ПОЗНАВАТЕЛЬНОЕ

Оси и плоскости тела человека - Тело человека состоит из определенных топографических частей и участков, в которых расположены органы, мышцы, сосуды, нервы и т.д.

Отёска стен и прирубка косяков - Когда на доме не достаёт окон и дверей, красивое высокое крыльцо ещё только в воображении, приходится подниматься с улицы в дом по трапу.

Дифференциальные уравнения второго порядка (модель рынка с прогнозируемыми ценами) - В простых моделях рынка спрос и предложение обычно полагают зависящими только от текущей цены на товар.

Michel Foucault’s “Other spaces”: Modern Strategies of Interpretation

Понятие «гетеротопии», впервые предложенное М. Фуко, сегодня активно применяется в исследованиях, связанных с анализом пространства и проблемой формирования идентичности в современном мире. Данный концепт используется в области архитектурной теории и урбанистики, политической географии, культурной политики, теории межкультурной коммуникации.

Впервые данная тема была затронута Фуко в книге «Слова и вещи» (1966 г.) [5], в связи с абсурдной таксономией живых существ из рассказа Борхеса, выявляющей, согласно Фуко, предел нашего мышления, «невозможность мыслить таким образом». Именно этот беспорядок, высвечивающий «фрагменты многочисленных возможных порядков в лишенной закона и геометрии области гетероклитного» Фуко обозначил как «гетеротопию» [5, с. 40.]. Данное понятие он противопоставляет утопии. В отличие от утопий, хоть и не имеющих реального места, но все же имеющих место в пространстве воображения, и, тем самым, вписанных в дискурс, получающих выражение в пространстве языка, гетеротопии не предоставляют возможности найти общее пространство – общее место, топос – для слов и вещей. Таким образом, гетеротопии выходят за пределы мышления и языка, конституируя пространство атопии и афазии. Список Борхеса подрывает язык, останавливает слово на нем самом, поскольку гетеротопия разрушает не только синтаксис предложения, но и менее очевидный синтаксис, «сцепляющий» слова и вещи. Таким образом, гетеротопия в контексте проблематики «Слов и вещей» предполагает «мышление вне пространства». Фуко утверждает, что в то время как утопии рассказывают истории о воображаемом не-месте, гетеротопии разрушают связи, соединяющие слова и вещи, делая невозможным создание высказывания. Китайская энциклопедия Борхеса опровергает рациональность и то, каким образом вещи могут быть упорядочены, упраздняя противоречие между подобным и различным, сходным и несходным.

Отметим, что подобная трактовка гетеротопий в дальнейшем не развивается ни самим Фуко, ни его многочисленными последователями и подражателями. Однако, в позднейших размышлениях Фуко, посвященных проблеме дисциплинарных практик, «техникам себя» и теме «спатиализации» субъективности, важное значение приобретает соединение в рамках единого проблемного поля вопроса о языке, мышлении и пространстве, в частности, нашедшее свое выражение в понятии дисциплинарных пространств. [3; 4.]

Одним из немногих текстов Фуко, в котором он возвращается к проблеме гетеротопий, является лекция 1967 года, прочитанная по приглашению Cercle d’études architectural de Paris – группы архитекторов, работавшей под руководством Ж. Дюбюиссона и И. Шайна. В данном выступлении [2] понятию «гетеротопия» придается совсем иное значение, чем в книге «Слова и вещи». Согласно Фуко, анализ пространства должен стать центральным моментом в осмыслении современного общества, поскольку, жизнь современного человека во многом определяется рядом пространственных оппозиций. Например, противопоставлением частного и публичного пространств, пространства семьи и социального пространства, пространства культуры и полезного пространства, пространства досуга и пространства труда. Однако, пространства подобного рода не просто образуют нечто вроде системы координат, в которую могут быть вписаны местоположения индивидов, они представляют собой сложную систему отношений. При этом Фуко интересуют в первую очередь такие места, которые соотносятся с другими особым образом, а именно, «приостанавливают, нейтрализуют или переворачивают всю совокупность отношений, которые тем самым ими обозначаются, отражаются или рефлектируются» [2, с. 195]. Особенностью подобного рода мест является то, что находясь в связи со всеми остальными социальными пространствами, они, в то же время, противоречат им. Именно этот тип пространств, Фуко и называет «гетеротопиями».

Так же как в «Словах и вещах», Фуко противопоставляет два типа пространств – утопию и гетеротопию. Несмотря на то, что утопия представляет собой «местоположение без реального места», она поддерживает с реальным пространством отношения прямой или обратной аналогии. Утопия представляет собой образ усовершенствованного общества, либо изнанку общества, но в любом случае «утопии суть пространства основополагающим образом нереальные». В отличие от утопий, пространств воображаемых, гетеротопии – это реальные пространства, характеризующиеся особыми взаимоотношениями между пространством и временем, а также производящие особые режимы телесности и субъективности.

По мнению Фуко, всем культурам свойственно образовывать «другие пространства» – гетеротопии. Однако, поскольку невозможно указать универсальную форму гетеротопии, свойственную любой культуре, Фуко предлагает классифицировать их по двум типам: в так называемых первобытных культурах основная форма гетеротопий представляет собой сакральные пространства, зарезервированные для индивидов, находящихся в кризисном состоянии по отношению к обществу, в том числе, биологически. В современном обществе подобного рода гетеротопии исчезают и замещаются гетеротопиями, которые можно назвать девиационными, то есть местами, предназначенными для индивидов, чье поведение рассматривается как девиантное. Соответственно, в пространстве гетеротопии оказываются возможны социальные отношения, телесные практики и модели поведения, исключенные из нормального порядка повседневной жизни. Гетеротопии также часто связаны с ритуализацией разрыва, травестированием обыденных норм. Поэтому, в первую очередь, Фуко интересуют такие свойственные западноевропейской культуре «места-гетероклиты» как тюрьмы, больницы, кладбища, публичные дома, курорты, колонии, корабли, демонстрирующие особые отношения со всеми остальными возможными местоположениями. Гетеротопиям также свойственны особые временные отношения – они могут накапливать время (как например, музеи и библиотеки), упразднять его, прерывать. Следовательно, гетеротопии представляют собой особого рода пространственно-временные единства, связанные с трансформацией субъективности, при этом различные пространства подобного рода – дисциплинарные и трансфигуративные – не могут быть выстроены в линейную последовательность, они взаимоналагаются, проникают друг в друга.

Таким образом, в работах 60-х гг. Фуко намечает новую проблематику и предлагает новый концепт для анализа пространства. Однако, после лекции 1967 г. он больше не обращается к проблеме гетеротопий и лишь дважды упоминает об этой теме в поздних интервью. Так, в 1982 г. в интервью Полу Рабинову «Пространство, знание и власть» [4], он вновь затрагивает эту тему в связи с проблемой архитектуры, отмечая, в частности, что архитектура и урбанистика не составляют изолированного поля: «Они смешиваются с различными политиками и дискурсами, но пространство – это привилегированное место для понимания того, каким образом действует власть». [4, с. 233.] Таким образом, в рамках фуколтианского анализа пространство рассматривается как пространство двойного сочленения: власти и тела индивида, знания и власти, а архитектура мыслится вписанной в поле социальных отношений.

После публикации книги «Надзирать и наказывать» (1975) идеями Фуко заинтересовались специалисты в области социологии города и городского планирования, что выразилось в значительном росте числа исследований в фуколтианском духе, в том числе, связанных с анализом паноптизма в архитектуре.

В 1984 г. лекция «О других пространствах» был впервые полностью опубликована в рамках проходившей в Берлине выставки «Идея. Процесс. Результат», организованной с целью представить проекты возможного воссоединения и реконструкции немецкой столицы, которая, с точки зрения организаторов, представляла собой яркую иллюстрацию «других пространств» Фуко. После этого данный текст начали активно переводить и комментировать, что положило начало новой интерпретации этой проблемы, в частности, в проектах, осуществляемых в начале 80-х гг. в США Полом Рабиновым и историком архитектуры Гвендолин Райт. В это же время на английский язык были переведены первые два тома «Истории сексуальности», что также оказалось значимым событием для осмысления проблемы пространства и формирования такого исследовательского поля, связываемого с именем Фуко в североамериканской традиции, как «политика идентичности».

Интерес к работам Фуко во многом был обусловлен тем, что социальные и культурные изменения, имевшие место в конце ХХ в., привели к необходимости переосмысления многих привычных представлений. В частности, внимание к проблеме гетеротопий стали проявлять исследователи проблемы культурной идентичности, полагая, что в современном мире идентичность, в том числе национальная, отрывается от локальной политики и производится иным, более сложным способом и, следовательно, не может быть описана в терминах противопоставления «своего» и «чужого». В то же время, дебаты по проблемам архитектуры и урбанистики, вызванные трансформацией социальных отношений, поставили под вопрос ставшую традиционной дихотомию публичного и приватного и привели к переосмыслению самого понятия «публичная сфера». По мнению таких авторов, как M. Деэн и Л. Де Котер, использующих понятие гетеротопии применительно к анализу городского пространства, дихотомия публичного и приватного «износила» свой аналитический потенциал [7]. Современная трансформация города демонстрирует глубокие изменения границ публичной и приватной сферы, выводя на передний план новые, пока еще неопределенные, основания современной ситуации, которые не могут быть описаны в рамках привычных концепций. Таким образом, потребность в создании нового теоретического языка вызвана тем, что происходящие в реальном и социальном пространстве изменения далеко не всегда могут быть осмыслены с помощью устоявшихся категорий. В этом контексте концепт гетеротопии оказался востребованным, в первую очередь, как позволяющий отказаться от традиционных бинарных оппозиций. Неслучайно понятие гетеротопия стали отождествлять с понятием «третьего пространства», введенного Х. К. Бхабха и развиваемого Э. Сойя. Популярность данного направления связана с утвердившимся в западной теории культуры стремлением преодолеть «соблазн бинаризма», то есть отказаться от устойчивых теоретических конструктов, воспринимаемых отныне как результат европоцентристского тоталитарного взгляда на мир.

Наиболее активно в этом направлении работает профессор Калифорнийского университета Эдвард Сойя, создатель концепции «гетеротопологии» [8]. В частности, он стремится соединить фуколтианское представление о гетеротопиях с концепцией производства пространства, предложенный Анри Лефевром, то есть своеобразным марксистским пониманием связи генезиса городского пространства с производительными силами и производственными отношениями. При этом социальное пространство не рассматривается как напрямую детерминированное экономическими отношениями, для его формирования необходимы «посредники»: действия социальных групп, факторы знания, идеологии, репрезентации. Это пространство содержит в себе разнообразные природные и социальные объекты, систему отношений между ними, в том числе систему общественного производства [1].

С точки зрения Лефевра, пространство должно анализироваться не как некая эмпирическая данность, а как единство социальных практик и репрезентаций, то есть как «производство пространственности», охватывающее систему производства и воспроизводства, специфическое местоположение и пространственные характеристики любой социальной формации, включая практики повседневной жизни, дороги, коммуникационные сети, рабочие места, городскую структуру и т.п. Кроме того, большое значение приобретает репрезентация пространства, находящая воплощение в «концептуализированном пространстве» ученых, планировщиков, урбанистов, художников. Данное пространство также неразрывно связано с производственными отношениями и порядком принимаемых решений. Согласно Лефевру, это доминирующее пространство в любом обществе. И, наконец, как наиболее значимое следует рассматривать «третье пространство» - пространство репрезентации, связанное с изнаночной, тайной стороной социальной жизни, непознаваемое, невербализируемое жизненное пространство.

Таким образом, Лефевр полагает, что социальное пространство может быть осмысленно только в качестве особого рода «диалектически связанной триады», включающей в себя три момента: пространственную практику (воспринимаемое пространство), репрезентацию пространства (понимаемое пространство) и пространство репрезентации (проживаемое пространство), или же три различных поля – физическое (природу, космос), ментальное (включая логические и формальные абстракции) и социальное. При этом социальное пространство выступает в качестве третьего, отличного, но включающего в себя два остальных.

Одним из принципиально важных моментов, которые Э. Сойя заимствует у Лефевра, является его стремление к преодолению бинарных оппозиций, свойственных западной философии, таких как субъект – объект, континуальность – прерывность, духовное – материальное, открытое – закрытое, означающее – означаемое, центр – периферия. Подобное преодоление представляется возможным через введение концептуальной фигуры «другого», «третьего», что и позволяет Сойя развивать концепт «третьего пространства», ссылаясь на работы Лефевра. Данному понятию довольно сложно дать однозначное определение. Третье пространство – это пространство, вмещающее в себя все возможные местоположения, которые могут быть увидены одновременно со всех возможных углов зрения. При этом важным моментом является то, что подобного рода пространство связано с разрывом в порядке дискурса. Подобное всеохватывающее пространство невозможно описать при помощи слов и текстов, таким образом, дискурс не может полностью выразить «смысл человеческой пространственности». Так, о пространстве можно говорить в различных смыслах, его можно понимать как абсолютное, абстрактное, архитектурное, телесное, культурное, пространство представления, публичное, воображаемое, институциональное, физическое, геометрическое, социальное, городское, утопическое и т.п. Очевидно, что все эти разнородные пространства могут пересекаться и налагаться друг на друга, тогда как выстроить их иерархию не представляется возможным. Все эти пространства могут также выступать предметом критического анализа пространственной политики, что Сойя считает основным моментом теоретического и политического проекта Лефевра.

Для осмысления подобного рода пространственной конфигурации, по мнению Э. Сойя, требуется особое, «триалектическое мышление», позволяющее трансформировать замкнутую категориальную логику «или… или…» в диалектически открытую логику «как…, так и…», то есть мышление, открывающее перспективу выбора «иного чем…», значимого именно своей инаковостью, что предполагает не просто комбинаторику, но деконструкцию исходных понятий. Триалектическое мышление «необходимо для понимания «третьего пространства» как безграничной совокупности жизненных миров, радикально открытых и свободно укореняемых…» [8, с. 70.]. Такое пространство может быть осмысленно только на основании трансдисциплинарного подхода, допускающего выбор различных стратегий, но никогда не может быть полностью не познано, при этом знание о нем руководит «нашим стремлением к освобождающим переменам и свободе от доминирования» [8, с.70].

В духе подобной «триалектики» Сойя трактует и соотношение знания, власти и пространства у Фуко, отождествляя понятие гетеротопии с разрабатываемым им концептом «третьего пространства», полагая, что именно у Фуко эта тема была затронута впервые. При этом он полагает, что гетеротопология Фуко представляется незавершенным, узко сосредоточенным на отдельных особенностях микрогеографии, а также «близоруким» и аполитичным проектом, хотя и открывшем широкие перспективы для дальнейших исследований. В качестве основного недостатка философской позиции Фуко его современные интерпретаторы указывают на скептическое отношение к демократическим процедурам современного общества и отрицание возможности формирования общества всеобщего благосостояния на базе постиндустриального капитализма.

Отметим, что критическая позиция, занимаемая Фуко по отношению к современному обществу, во многом была обусловлена его пониманием сущности свободы и власти. Так, несмотря на первостепенное значение, придаваемое проблеме пространства в работах Фуко, он не считал, что те или иные пространственные конфигурации сами по себе являются порабощающими или освобождающими. Так, в беседе с П. Рабиновым он подчеркивал: «Я не верю в существование чего бы то ни было, что было бы функционально – или в силу своей подлинной природы – радикально освободительным. Свобода есть конкретная практика. <…> Я полагаю, что архитектура может давать и дает положительные результаты, когда освободительные намерения архитектора совпадают с реальной практикой людей в осуществлении их свободы». Таким образом, в отличие от современных исследователей, принципиально важным для Фуко является то, что структура вещей не может служить гарантией свободы: «Свобода – это то, что должно осуществляться – гарантией свободы является сама свобода» [4, с. 422-423.]. Так же, добавим, нельзя полагать, что существующие в современном обществе социальные противоречия могут быть преодолены введением новых теоретических концептов или созданием новой теории общества в целом.

Литература:

1. Лефевр А. Социальное пространство / А. Лефевр // Неприкосновенный запас: дебаты о политике и культуре. – 2010. – №2 (70). – С. 3 – 14.

2. Фуко М. Другие пространства / М. Фуко // Интеллектуалы и власть: избранные политические статьи, выступления и интервью. – М.: Праксис, 2006. Ч.3. С. 191-204.

3. Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы / М. Фуко. – М.: Ad Marginem, 1999.

4. Фуко М. Пространство, знание и власть / М.Фуко // Интеллектуалы и власть: избранные политические статьи, выступления и интервью. – М.: Праксис, 2006. Ч.3. С. 215-236.

5. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук / М. Фуко. – СПб.: A-cad, 1994.

6. Defert D. “Hétérotopie”: tribulations d’un concept / D. Defert // Foucault M. Le Corps utopique suivi de Les Hétérotopies. – Paris: Nouvelles Éditions Lignes, 2009. P. 37-61.

7. Dehaene M., De Cauter L. Heterotopia in a postcivil society / Ed. M. Dehaene, L. De Cauter // Heterotopia and the city. Public space in a postcivil society. – London: Routledge, 2008. Р. 3 – 11.

8. Thirdspace: journeys to Los Angeles and other real-and-imagined places / Ed. E. Soja. – London: Blackwell, 1996.

[1] Опубликовано: Вестник гражданских инженеров. № 2 (27), 2011. С. 199 – 204.