ПОЗНАВАТЕЛЬНОЕ Сила воли ведет к действию, а позитивные действия формируют позитивное отношение Как определить диапазон голоса - ваш вокал
Игровые автоматы с быстрым выводом Как цель узнает о ваших желаниях прежде, чем вы начнете действовать. Как компании прогнозируют привычки и манипулируют ими Целительная привычка Как самому избавиться от обидчивости Противоречивые взгляды на качества, присущие мужчинам Тренинг уверенности в себе Вкуснейший "Салат из свеклы с чесноком" Натюрморт и его изобразительные возможности Применение, как принимать мумие? Мумие для волос, лица, при переломах, при кровотечении и т.д. Как научиться брать на себя ответственность Зачем нужны границы в отношениях с детьми? Световозвращающие элементы на детской одежде Как победить свой возраст? Восемь уникальных способов, которые помогут достичь долголетия Как слышать голос Бога Классификация ожирения по ИМТ (ВОЗ) Глава 3. Завет мужчины с женщиной
Оси и плоскости тела человека - Тело человека состоит из определенных топографических частей и участков, в которых расположены органы, мышцы, сосуды, нервы и т.д. Отёска стен и прирубка косяков - Когда на доме не достаёт окон и дверей, красивое высокое крыльцо ещё только в воображении, приходится подниматься с улицы в дом по трапу. Дифференциальные уравнения второго порядка (модель рынка с прогнозируемыми ценами) - В простых моделях рынка спрос и предложение обычно полагают зависящими только от текущей цены на товар. | Э. МакКормак. Когнитивная теория метафоры. 32 страница вопросы референции, пресуппозиции, интенции и соответствующих признаков внеязыковой обстановки либо являются вторичными, либо вообще не ставятся. Семантическое отклонение в понимании, близком предложенному выше, было и остается предметом бурных теоретических дискуссий. Далее мы бегло рассмотрим некоторые разновидности языковых отклонений, которые не являются — или не являются в строгом смысле — семантическими (или синтаксическими) и могут поставить серьезные проблемы перед общей теорией языка. Если мы определяем языковое отклонение в общем плане как некоторое отступление от правильности (well-formedness), тогда, поскольку существует много норм правильности, кроме нормы семантической сочетаемости (согласованности — compatibility), оказывается возможным рассматривать типы отклонений, отличные от семантических. Хотя такое общее определение предполагает разнообразие типов отклонений, наша цель здесь сводится к обсуждению ограниченной области этого разнообразия — той области, которая охватывает типы отклонений, входящие в компетенцию общей прагматики. 2.1. Прагматическое отклонение. Кроме семантического (и синтаксического) аспекта, язык обладает также прагматическим аспектом. Речь идет о тех механизмах, которые связывают язык с контекстом его употребления. Контекст включает в себя говорящего, слушающих и внеязыковую обстановку общения. Хотя эти механизмы отличаются разнообразием и тонкостью, хотя многие из них еще не познаны или недостаточно поняты, все же можно выделить две основные сферы прагматической функции: сферу речевых актов и сферу индексных выражений. Главная мысль, лежащая в основе понятия речевого акта, состоит в том, что, помимо выражения собственно смысла, предложение может также совершать некоторое действие; оно может утверждать нечто, спрашивать о чем-либо, приказывать, предупреждать, обещать и т. п.; все это суть акты, которые совершает говорящий, высказывая то или иное предложение. Индексное выражение — это такое выражение, смысл которого определяется внеязыковым контекстом его употребления; примерами индексных выражений могут служить личные местоимения, указательные местоимения, наречия времени или места, показатели глагольного времени и т. п. Понимаемая таким образом прагматика исследует типы употребления, к которым говорящий относит свои высказывания, и роль контекста при определении способа понимания высказывания. С этими двумя параметрами языкового употребления соотносятся нормы правильности или уместности высказывания; нарушение этих норм и приводит к тому, что мы можем назвать прагматическим отклонением. Эти нормы называются разными исследователями по-разному: принципы, соглашения, пресуппо- зиции. Но независимо от названия они, в сущности, сводятся к определенному набору молчаливо подразумеваемых исходных положений, относящихся к тем правилам, которые в типичных случаях соблюдают говорящий и его слушатели в ситуации языкового общения, и к той роли, которую играет в этой ситуации внеязыковой контекст3. Коль скоро имеются некоторые нормы, они (как всякие нормы) могут быть нарушены; если нормы относятся к участникам речевых актов или к роли, выполняемой в таких актах внеязыковым контекстом, то любое нарушение этих норм мы можем считать прагматическим отклонением. В следующих разделах мы рассмотрим несколько разновидностей такого отклонения. 2.1.1. Аномальность речевого акта. Интересное обсуждение отклонений (аномалий), проистекающих из нарушения норм, регулирующих речевые акты, дано в работе [3]. Анализ, предложенный в этой работе, основан на теории речевых актов Дж. Остина [1]. В этой теории Остин различает локутивные (L), иллокутивные (I) и перлокутивные (Р) акты. Эти акты представляют три способа обращения со словами, и Остин определяет их следующим образом: Акты говорения: локуции (L); Акты, совершаемые при говорении: иллокуции (I); Акты, совершаемые посредством говорения: перлокуции (Р). Пример Остина, цитируемый в [3]: (L): He said to me, "Shoot her!" 'Он сказал мне: «Застрели ее!»' (I): He urged me to shoot her 'Он побуждал меня застрелить ее'. (Р): Не persuaded me to shoot her. 'Он уговорил меня застрелить ее'. Далее, с любым высказыванием (U) могут быть соотнесены некоторый смысл (М) и иллокутивная сила (F). Опираясь на эти понятия, Коэн предлагает следующую общую схему речевого акта: L → I → Р U [M, F] Пунктирные линии на этой схеме указывают, что смысл высказывания реализуется как локуция, а его иллокутивная сила — как иллокуция. В связи с эффектом, производимым иллокуцией, Коэн вводит разграничение прямых и ассоциированных перлокуций. Все перлокуции, проистекающие из локуции, являются прямыми, а ассоциированные перлокуции составляют соответствующее подмножество этих последних, а именно: они, так сказать, соответствуют вызывающим их иллокуциям. Так, иллокуция угрозы может надоедать кому-либо, забавлять или же устрашать кого-либо. Все эти последствия иллокуции будут прямыми перлокуциями, но только последнее будет ассоциированной перлокуцией. Понятие ассоциированной перлокуции существенно для Коэна потому, что оно фигурирует в одном из нижеприведенных критериев (е), определяющих то, что Коэн называет прозрачным речевым актом. Полный набор критериев Коэна таков: (a) Высказывание U имеет один буквальный смысл. (b) Смысл того, что говорится в локуции L, есть смысл высказывания U. (c) Иллокутивная сила высказывания U указана в самом U. (d) Иллокуция I есть активатор иллокутивной силы высказывания U. (e) Существует по меньшей мере одна перлокуция Р, прямо ассоциированная с иллокуцией I, и все участники речевого акта допускают возможность того, что Р возникает в результате I. Хотя Коэн и говорит, что речевые акты обычно не прозрачны, мы имеем право, как мне кажется, считать, что критерии (а — е) задают нормы правильности речевых актов, поскольку если некий смысл присваивается непрозрачному высказыванию, то такое присвоение требует выполнения некоторых умозаключений на основе признаков контекстной ситуации, в которой делается высказывание, тем самым выходя за пределы области, охватываемой критериями (а — е). Необходимость выполнения этих дополнительных умозаключений можно, таким образом, рассматривать как сигнал того, что данное высказывание аномально в том или ином аспекте. Приступая к обсуждению иллокутивного отклонения, Коэн прежде всего указывает, что критерии (а — е) объясняют случаи семантического отклонения, а именно те случаи, в которых прозрачность утрачена на уровне смысла высказывания, то есть отклонение проявляется в локуции, например: Men are wolves 'Люди — волки'. В подобных случаях отсутствие прозрачности является следствием действия механизма семантического истолкования (semantic construal), который учитывает только значения слов в высказывании. Коэн далее предполагает, что есть и такие случаи, когда прозрачность утрачивается на уровне иллокутивной силы высказывания. Это означает, что аномальна именно иллокуция. Для иллюстрации этого последнего типа отклонения Коэн приводит следующие примеры: (2) I promised that I was in Chicago yesterday 'Я обещал, что я вчера был в Чикаго'. (3) I promise to live past 1992 'Я обещаю жить после 1992 года'. В (2) и (3) иллокутивная сила выражена эксплицитно посредством перформативного глагола promise 'обещать'. Однако ни в (2), ни в (3) нет иллокутивного акта обещания. В (2) реализация иллокутивной силы блокируется потому, что одно из условий, регулирующих обещание, состоит в том, что обещаемое должно относиться к будущему, а это условие не согласуется с временем глагола в дополнительном придаточном предложении. Таким образом, в (2) отклонение является функцией высказывания. Однако (2) отличается от предложений типа Men are wolves тем, что его аномальность есть не просто функция значений слов, а функция этих значений в их отношении к иллокутивной силе. Присвоение высказыванию (2) некоторого смысла тем самым предполагает истолкование иллокуции на основе иллокутивной силы обещания, которая должна быть согласована со смыслом, передаваемым частью высказывания, не включающей перформативного глагола. В данном случае истолкование касается такого иллокутивного акта, который представляет собой нечто вроде утверждения или уверения [3, р. 682]. В (3) мы сталкиваемся с проблемой иного рода. Иллокуция обещания отменяется здесь не по соображениям времени, поскольку в этом случае обещаемое действительно относится к будущему. Таким образом, отклонение здесь не является собственной функцией высказывания. Проблема в случае (3) состоит в том, что говорящий не может гарантировать выполнение обещания, содержащегося в данном высказывании, но эта неспособность никак не отмечена в самом высказывании. Иллокуция, реально передаваемая в (3), есть скорее иллокуция надежды или желания. Однако для истолкования этой иллокуции на основе (3) следует обратиться к тем соображениям, которые выходят за пределы самого высказывания. Коэн рассматривает другой пример: (4) I beg you to get well 'Я прошу вас быть здоровым', в котором иллокуция также не является актом просьбы, хотя мы имеем здесь перформативный глагол beg 'просить, умолять'. По поводу (4) Коэн пишет: «Произнести фразу I beg you to get well не значит просить о чем-либо именно потому, что перлокутивные эффекты, ассоциируемые с актом прошения, в данном случае просто неуместны» [там же, с. 683]. По-видимому, аналогичным доводом можно воспользоваться для объяснения того, почему в (2) и (3) иллокутивная сила обещания не реализуется. Мы могли бы сказать, что ассоциированная с обещанием перлокуция есть ожидание его будущего выполнения. В (2) эта перлокуция отменяется самим высказыванием, а в (3) — нашим знанием условий, регулирующих жизнь. Анализ примеров (2) и (3) у Коэна показывает, что высказывания могут употребляться таким способом, который делает их аномальными. Предложение может выражать обещание или просьбу, но обстоятельства его употребления могут быть таковы, что оно понимается как осуществление чего-то совсем другого. Коэн называет такие речевые акты фигуральными (figurative), поскольку для получения их действительного смысла требуется особое истолкование. Поскольку это истолкование предполагает обращение к признакам, лежащим вне пределов высказывания, и поскольку эти признаки связаны со способом употребления высказывания, мы можем говорить в подобных случаях о прагматической метафоре. 2.1.2. Индексные отклонения. Использованная Коэном аргументация может быть применена, mutatis mutandis, и в другой сфере прагматики — сфере индексных выражений. И с этой точки зрения высказывание может быть употреблено таким способом, который делает его аномальным. Более того, и здесь выделяются два типа отклонений — в зависимости от того, является ли отклонение, включающее индексное выражение, функцией самого высказывания или же обусловливается также экстралингвистическими факторами. Как было указано выше, индексное выражение — это такое выражение, смысл которого определяется внеязыковым контекстом. Другой способ трактовки индексов — это трактовка их как знаков, смысл которых меняется в зависимости от временной или пространственной ориентации их употребления (таковы глагольные времена и некоторые наречия) или в зависимости от объектов, положений дел, имеющих место в обстановке их употребления (таковы личные и указательные местоимения)4. Индексы составляют менее однородный класс, чем класс констант речевого акта. Это объясняется следующим образом: хотя всем индексам присуще одно общее свойство, состоящее в соотнесении высказывания с определенными внеязыковыми параметрами, эти параметры отличаются большим разнообразием, а индексы варьируют соответствующим образом. По этой причине и в особенности ввиду того, что наша цель состоит в экспликации отклонений, любые нормы, вводимые нами для стандартного употребления индексов, будут действительны не для всего класса в целом, а для отдельных подтипов. Для наших целей будут достаточны две такие нормы: (f) Если в высказывании встречается временное наречие, оно должно быть согласовано с временем глагола. (g) Если сказуемое сочетается с индексом, референт индекса должен удовлетворять всей предикации. Рассмотрим теперь следующее высказывание, с которым обращается начальник к своему секретарю: (5) (If you like your job) you'll finish these reports yesterday '(Если вам нравится ваша работа) вы закончите эти отчеты вчера'. В (5) время глагола помещает подлежащее выполнению задание в будущее. Тем самым создается противоречие между временем, указываемым в глаголе, и временем, определяемым наречием yesterday 'вчера'. Норма (f) здесь нарушена, что делает (5) аномальным. Коль скоро отклонение затрагивает значение индекса, то это прагматическое отклонение. Истолкование, вынуждаемое высказыванием (5), состоит в необходимости скорейшего выполнения задания. Более того, аномальность высказывания (5) сходна с аномальностью примера Коэна (2) I promised that I was in Chicago yesterday 'Я обещал, что вчера был в Чикаго' в том отношении, что она вычитывается из самого высказывания, без привлечения экстралингвистических знаний. Различие между этими двумя случаями состоит в том, что в (2) один из двух рассогласованных членов представлен иллокутивной силой, а в (5) соответствующий член представлен индексом (другой член в обоих случаях — глагольное время)5. Рассмотрим теперь примеры: lot of hot air (6) That s a pile of garbage просто пустая болтовня ' Это (букв.: масса горячего воздуха)'. ерунда (букв.: куча мусора)'. (7) You give me a pain in the neck. 'Вы меня раздражаете (букв.: причиняете мне боль в шее)'. В случае (6) лицо А обращается к лицу В после того, как В изложил А некоторые свои мысли, а высказывание (7) направлено к лицу, чье поведение невыносимо для говорящего. В (6), если и есть препятствие для понимания, оно не присуще высказыванию как таковому; препятствие состоит скорее в том, что «объект», обозначаемый местоимением that, не является на самом деле hot air 'горячим воздухом' или garbage 'мусором' [имеется в виду буквальное прочтение этих примеров]. Аналогично для (7): некто в принципе может причинить другому боль в шее, но референт, обозначенный you, реально этого не делает. В (6) и (7) норма (g) нарушена. Более того, (6) и (7) сходны с примером Коэна (3) I promise to live past 1992 'Я обещаю жить после 1992 года' — в том отношении, что несогласованность в этих примерах не проистекает исключительно из значений слов, но должна быть реконструирована по соображениям, выходящим за пределы высказывания. Истолкование высказываний (6) и (7) должно строиться не просто с учетом значений слов, но с учетом этих значений в соотнесении их с объектами, на которые указывают дейктические слова. Разумеется, экстралингвистические соображения, используемые для истолкования примеров (6) и (7), отличаются от соображений, требуемых для истолкования примера Коэна (3), однако это различие является следствием разных прагматических признаков, существенных для этих случаев. 2.2. Застывшие прагматические отклонения. Как и в любом метафорическом процессе, прагматические метафоры могут застывать. Коэн [3, р. 682] предполагает, что для некоторых носителей британского и американского вариантов английского языка предложение (8) I promise that p is true 'Я обещаю, что р истинно' является вполне нормальным предложением, таким, в котором некто обещает нечто. Коль скоро (8) содержит тот же вид иллокутивной несогласованности, который присущ двум примерам Коэна (2) и (3), тот факт, что (8) не предполагает никакого особого истолкования (для соответствующих носителей языка), требует объяснения. Объяснение Коэна состоит в том, что (8) — это застывшая (или «окаменевшая», для некоторых других носителей языка) метафора. А вопрос о стертых и о застывших метафорах требует для своего правильного понимания исследования определенных языковых процессов> в связи с чем встает вопрос о лингвистической диахронии. Здесь мы не будем предпринимать такого исследования, однако можем предположить, что многие случаи употребления индексных выражений, которые мы сегодня не без удивления воспринимаем как стандартные, в действительности могли сложиться в результате исторических языковых процессов; иными словами, в свое время подобные употребления были аномальными и требовали особого истолкования, но впоследствии они стали застывшими и теперь предстают перед нами совершенно шаблонными способами выражения. Рассмотрим, например., индексы, выделенные в следующих предложениях: (9) Here is what should be done 'Вот то (букв. Здесь есть то), что следует делать'. (10) There's a fly on the wall 'На стене муха' (букв. 'Там есть муха на стене'). (11) This is what I'd like you to do 'Вот (букв. Это есть то,) что мне хотелось бы от вас'. (12) That's not a good argument Это не убедительный довод'. Если исходить из предположения, что смыслы (функции) выде- ленных слов в (9 — 12) в действительности представляют собой застывшие метафоры (это предположение мы здесь делаем в целях удобства аргументации), то во всех этих смыслах мы можем обнаружить одну интересную общую черту. В каждом примере индексная функция смещена от указания объекта, находящегося вне речи, к указанию объекта, находящегося в пределах речи. Так, в (9) наречие here 'здесь' указывает, что описание того, что надлежит делать, будет содержаться в следующем предложении или предложениях. В (10) there указывает, что локализация упоминаемого объекта (а именно мухи) будет дана в конечной частя данного предложения. В (11) this указывает на нечто в последующей речи, а именно на то, что говорящий хотел бы видеть сделанным. В (12) that указывает на нечто в предшествующей речи, а именно на то, что характеризуется как слабый довод. Приведенные выше объяснения носят совершенно неформальный характер, и, конечно, функции индексов в этих употреблениях (которые, как мы предполагаем, подвержены изменениям) гораздо более разнообразны и сложны, чем то, что иллюстрируется в примерах (9 — 12). Общей чертой для всех этих случаев является, однако, смещение дейктической функции от указания объекта, находящегося вне речи, во внеязыковом окружении, к указанию объекта, находящегося в пределах речи. Употребления дейктических слов в (9 — 12) все являются анафорическими или катафорическими, и наше предположение состоит в том, что все такие «форические» употребления исторически восходят к аномальному употреблению индексов. Разумеется, тот же аргумент может быть применен для объяснения анафорического употребления личных местоимений. Исходя из нашего допущения того, что исходные значения выделенных слов в (9 — 12) — это значения «чистых» индексов (то есть указателей того, что находится вне речи), мы можем утверждать, что их функция в этих и аналогичных предложениях представляет расширение или модификацию исходного значения. Восстанавливая эту модификацию, мы определяем стадию, на которой (9 — 12) были аномальны в том отношении, что значение наречия here и других выделенных слов было рассогласовано с речевой ситуацией их употребления или компрометировалось ею. В случаях подобных отклонений говорящие были вынуждены прибегать к специальным истолкованиям ad hoc; продолжавшиеся употребления такого рода приводили к превращению подобных истолкований в стандартные значения индексов в этих и аналогичных контекстах. 2.3. Теория импликатур речевого общения П. Грайса. В качестве последнего примера теории, входящей в компетенцию прагматики, мы рассмотрим теорию импликатур речевого общения (conversational implicature) П. Грайса [4]. Подобно рассмотренным ранее теориям, теория Грайса содержит набор норм, нарушение которых может приводить к отклонениям. В теории Грайса подлежащие соблюдению нормы вытекают из Принципа Кооперации (Сотрудничества), который, как полагает Грайс, действует в обычном разговоре. Эти нормы имеют вид четырех постулатов языкового поведения, соблюдение которых требуется для выполнения основного принципа. Если не входить в детали (ср. подпостулаты Грайса) и одновременно не допускать чрезмерных упрощений, постулаты Грайса можно представить следующим образом: (h) Постулат Количества: Старайся сделать свой коммуникативный вклад возможно более информативным. (i) Постулат Качества: Старайся сделать свой коммуникативный вклад истинным. (j) Постулат Отношения: Старайся сделать свой коммуникативный вклад релевантным. (к) Постулат Способа: Старайся сделать свой коммуникативный вклад ясным. В нормальной ситуации разговора эти постулаты соблюдаются. Допустимо, однако, использование их нормативного характера в разнообразных целях. Так, в нормальных условиях подразумеваемое у участников разговора взаимное знание этих постулатов действует как своего рода коэффициент избыточности, обеспечивающий возможность неполной точности в наших высказываниях и передачи некоторой дополнительной информации, что основано на доверии к соответствующей импликатуре речевого общения. Если лицо А задает лицу В вопрос типа Are you going to the party tonight? 'Собираетесь ли вы сегодня на вечеринку?', а В отвечает: I'm not feeling very well 'Я не вполне хорошо себя чувствую', то реплика В предполагает отрицательный ответ на вопрос A, хотя и не выражает его явным образом. Действующая в данном случае импликатура определяется Принципом Кооперации и общим пониманием у лиц А и В того, что В осведомлен о Постулате Количества (а также о Постулате Отношения), что В знает, что А знает, что В осведомлен об этом постулате, и что А понимает, что, нарушая этот постулат, В рассчитывает на то, что А извлечет нужную импликатуру из его высказывания. Существует, однако, и другой возможный способ использования нормативности приведенных постулатов — такой способ, при котором задача вывода или восстановления нужной импликатуры носит менее шаблонный характер. В отличие от последнего примера, в котором вывод в большей или меньшей степени зависим от той избыточной роли, которую играет в речевом общении импликатура, вывод в некоторых других типах речевых актов проистекает из более сложного использования нормативности постулатов. Приступая к обсуждению этих типов, Грайс ссылается на примеры, требующие для их понимания особой процедуры, посредством которой происходит отмена некоторого постулата с целью введения некоторой импликатуры речевого общения с помощью некоторого приема типа фигуры речи [4, р. 52]. Грайс далее обращается к конкретным примерам, в которых каждый постулат нарушается отдельно от других. Наше основное внимание сосредоточено на случаях нарушения Постулата Качества, когда то, что А говорит В, очевидным образом не является истинным, нооба участника речевого общения знают, что соответствующее утверждение А ложно, и на основе допущения, что Принцип Кооперации нарушается, В вырабатывает импликатуру (подразумеваемую участником А), которая не является очевидным образом ложной. Один из таких типов использования нормативности постулатов приводит к метафоре. Грайс приводит следующий пример: (13) You are the cream in my coffee букв. 'Ты — сливки в моем кофе'. В соответствующей речевой ситуации предложение (13) интерпретируется в смысле 'Ты моя гордость и радость' [4, р. 52]. Легко видеть, что (13) представляет собой случай, сходный с примерами (6) и (7), рассмотренными в 2.1.2. Фактически норма (i), нарушаемая в случае (13), в соответствии с объяснением Грайса, сходна с нормой (g), которая, по нашему предположению, нарушалась в случаях (6) и (7). Указанное сходство носит, однако, довольно случайный характер. Теория Грайса не сводится к индексам. Для обоснования положения, иллюстрируемого с помощью (13), Грайсу вполне хорошо послужило бы предложение типа (14): (14) The woman who lives next door is the cream in my coffee 'Женщина, которая живет в соседней комнате, — моя гордость и радость'. В (14) противоречие проистекает из соотнесения предикации со смыслом именной группы, стоящей в позиции подлежащего, а в (13) — из соотнесения предикации с референтом подлежащего. Аномальность предложения (14) не является результатом ни иллокутивных, ни индексных факторов. В то же время в контексте теории Грайса оно считается прагматически аномальным, так как мотивировка для его истолкования и общая схема, в которой осуществляется это истолкование, основаны на допущениях, регулирующих употребление языка. 3. ВЫВОДЫ Как было показано выше, три исследованных основания прагматического отклонения высказываний проистекают из нарушений норм, регулирующих способ употребления языка. Нормы, вовлеченные в правильное исполнение речевых актов, правильное функционирование индексов и правильное ведение речевого общения, как было показано выше, проявляются в отклонениях такого рода. Наша цель при рассмотрении прагматических отклонений состояла в отделении этого класса отклонений от класса отклонений чисто семантических. Разумеется, поскольку назначение живого языка реализуется только в его употреблении, может показаться, что разделять семантические и прагматические отклонения или вообще говорить о любом другом типе отклонений, отличном от прагматического, — дело совершенно произвольное и пустое. Нам следует, однако, помнить, что одно дело — говорить, что язык неизбежным образом употребляется, а другое дело — предпринимать исследование его употребления. Выделение различных аспектов языка оправдывается именно с точки зрения его исследования. Таким образом, рассмотренные выше три способа анализа представляют собой способы исследования употребления (употреблений) языка, а не просто случаи употребления языка в тривиальном смысле данного словосочетания. По аналогичным причинам, если мы беремся анализировать семантические отклонения и роль семантической аномальности в порождении метафор, то из этого не следует, что мы наделяем предложение таким смыслом, который существует отдельно от способа употребления этих предложений; мы считаем, что семантический аспект предложений и, тем самым, языка можно исследовать на независимых основаниях. Как упоминалось в 2.1.1, Коэн указывает, что типы отклонений, которые есть функции исключительно значений слов в высказывании, то есть принадлежат к тому типу, который мы могли бы рассматривать как семантический, охватываются его нормами (а — е). Обсуждая в 2.3 теорию импликатур речевого общения Грайса, мы указывали, что его теория объясняла случаи типа (14), где отклонение может показаться простой функцией значений, то есть семантическим по своей природе. Эти и другие факты могут навести на мысль, что семантическая теория языковых отклонений и та роль, которую она играет в экспликации метафор, в принципе сводимы к прагматической теории отклонений. Такое сведение, быть может, вполне осуществимо. Но даже если и стоит пойти по этому пути, то все равно содержание и детали семантической теории неизбежно будут нуждаться в уточнении. ПРИМЕЧАНИЯ 1 См. [2, р. 69, 126 и сл.]. Проводя указанное разграничение, мы, конечно, предполагаем, что такие теоретические требования, как полнота, последовательность (непротиворечивость) и простота, выполняются равным образом во всех теориях. Мы можем предполагать это для наших целей, хотя реально часто наблюдается обратное соотношение между концептуальным богатством некоего представления относительно природы языка и возможностью развития на его основе эффективной теории. 2 Возможно, следует упомянуть в данной связи, что в качестве одного из факторов, действующих как искусственные ограничения на суждения о том, какие аспекты коммуникативной функции следует приписывать языку, выступает теоретическое требование, в соответствии с которым любой такой аспект должен был бы анализироваться с целью включения его элементов в лингвистическое описание. 3 Столнейкер (см. [5, р. 387 и сл.]), который говорит об этих нормах как о пресуппозициях, после отграничения их от семантических пресуппозиций описывает их как средства формирования той позиции (отношения), которую занимает участник речевого акта относительно высказываемых пропозиций; она состоит в том, что в качестве истинных полагаются определенные пропозиции, вспомогательные относительно хода языкового обмена и/или ассоциируемые с ним: «[Прагматические] пресуппозиции — это такие пресуппозиции, которые подразумеваются неявно еще до того, как осуществляется языковое общение». |